queyntefantasye

Пока я тут сижу с бабушкой, мне интернетом навеяло: вот интересно, по-моему, это очень все-таки советская (или русская? или восточно-славянская?) модель - наказывать ребенка за то, что он причинил себе вред. Поднять там упавшего ребенка и вместо утешения - отругать за то, что бегал или не смотрел под ноги. Ребенок пришел с гуляния с разбитой головой (незнакомый мальчишка кинул кирпичом)? Накричать за то, что не с теми детьми играл и не так себя вел. Играл в жмурки и ушиб себе нос о железную перекладину? Дааа, когда же головой думать-то начнешь?
Ведь по сути, конфликт во многих советских детских книгах - того же Крапивина или даже Гайдара - основан именно на такой идее, что как бы не было плохо, от взрослых все равно надо все скрывать до последнего, чтобы не добавили.
И ведь вовсе не из злобы. Частично - от испуга, даже, может, из сочувствия, а частично - из искреннего желания помочь, научить, исправить детскую непутевость раз и навсегда.

У меня, например, была в меру заботливая семья, интеллигентные родители, одна даже чрезмерно любящая бабушка (она уже умерла), и при этом они все практиковали такую модель воспитания. Я с довольно нежного возраста знала, что травмы и ссоры лучше скрывать, чтобы не было хуже.

И это особенно было правдой, когда мы с сестрой проводили лето у бабушки с дедушкой в крымской деревне. Во-первых, для них городские дети уже заранее были под подозрением: мы не хотели постоянно на огород, а хотели читать или писать в тетрадке, ставить пьесы, придумывать сложные игры, типа игры в секретную организацию или вызывание духов, а несколько раз во время полуденной сиесты сбегали в поход через кукурузное поле. (Причем обнаружилось это далеко не сразу, так как вся деревня в это время дремала за задернутыми шторами, и это было время самых смелых исследований и экспедиций.) Все это ставилось нам в упрек (цитата: "А вот соседская Наташа весь день сидит на огороде! Какая замечательная девочка"). Во-вторых, они недолюбливали меня лично, справедливо подозревая, что самые интересные идеи в области смелых исследований исходят от меня, и книжками-тетрадками я тоже больше грешила. В-третьих, полагаю, играл свою роль крестьянский менталитет, в котором ребенок - это в некотором роде вложение, из которого ожидают ощутимой пользы, и поэтому самоповреждение рассматривается как польза имущества.

Особено мне запомнился один случай: как-то раз (мне было лет десять, наверное), мы свистнули у дедушки из мастерской кусочек какой-то замазки и сделали из нее свечку, с фитилем, все как полагается. Установили на табуретку в сарае и зажгли. Фитиль догорел, и начала гореть и плавиться сама замазка. Это было красиво и весело, но потом из нее образовалась кипящая лужица, а потом эта маленькая кипящая лужица пролилась с табуретки мне на правое колено.
Кожа на колене, там, куда попали капли, просто сварилась. Было страшно больно. Какова же была реакция десятилетнего ребенка (а также ее восьмилетней сестры и такой же подружки)? Мы молча залили холодной водой горящую замазку и колено, потом отчистили застывшую замазку вместе с лоскутами кожи. В секрете прокрались к дедушке в комнату и залили колено его одеколоном (не знали, где взять спирт или йод - аптечка хранилась где-то в специальном месте). Долго гуляли в сторонке, пока запах одеколона не выветрился немного.
И потом - внимание! - неделями, пока не начали исчезать с колена страшные волдыри и воспаленные участки кожи, которые я дезинфицировала опять же одеколоном, я ходила в длинной юбочке. Крымским летом. Чтобы не заметили. Чтобы не влетело за все - за замазку, за одеколон, за свечку, и особенно за колено.
Никто так ничего и не узнал - восьмилетки хранили тайну свято, а длинная юбка никаких вопросов не вызвала. А у меня на всю жизнь остался зато красивый шрам на правом колене: до сих пор видно, как веером упали на него кипящие капли.

И я все еще предпочитаю болеть в одиночестве. На всякий случай. Чтобы не добавили.